ЛОУРЕНС ЛЕССИГ. СВОБОДНАЯ КУЛЬТУРА. — конспект В.Ш.Кауфмана

Оригинал, Перевод оригинала на русский
В.К. Жирным шрифтом выделено мной.

» право отреагировало на интернет и связанные с ним технологические перемены ужесточением правил регулирования творческой деятельности в Америке. Чтобы развить или критиковать окружающую нас культуру, мы должны, подобно Оливеру Твисту, сначала испрашивать позволения. »

» История, которую я собираюсь поведать, — о войне. Речь пойдет не о «технологии во главе всего сущего». Я не верю в богов — цифровых или каких-либо иных. Я не намерен и демонизировать какого-то человека или группу людей, потому что в равной степени не верю в дьявола — корпоративного или любого другого. Это не морализаторство. Это не призыв к джихаду против индустрии. Наоборот, это попытка осознать безнадежно разрушительную войну, спровоцированную интернет-технологиями, но зашедшую куда дальше программных кодов. Осознав это противостояние, можно попытаться найти пути к примирению. Разумных причин продолжать баталии вокруг интернет-технологий не существует. Иначе нашей традиции и культуре будет нанесен огромный ущерб, если культура вообще переживет эту конфронтацию. Мы должны докопаться до причин этой войны. Нужно срочно разрешить этот конфликт. Подобно тяжбе Косби, эта война, отчасти, за «собственность». Собственность в этой войне не столь осязаема, как у Косби, и ни один невинный цыпленок еще не пострадал. Однако отношение к этой «собственности» для многих столь же очевидно, как и притязания фермеров на святость их курятника. Мы с вами — те же Косби. Многие воспринимают как должное те запредельные требования, что предъявляют теперь владельцы «интеллектуальной собственности». Большинство из нас, подобно Косби, считают эти притязания очевидными. И, вслед за теми фермерами, мы протестуем против вмешательства новых технологий в нашу собственность. Для нас, как и для них, ясно как божий день, что новые интернет-технологии «посягают» на охраняемую законом неприкосновенность нашей «собственности». И для нас, как и для них, очевидно, что закон должен вмешаться, чтобы пресечь посягательства. Ясно, что когда умники и технократы защищают свои армстронговские и райтовские технологии, большинство не очень-то им сочувствует. Здравый смысл не восстает. В отличие от истории с бедными Косби, здравый смысл в этой войне принимает сторону собственников. В отличие от счастливчиков братьев Райт, интернет не спровоцировал своей революции. Я задался целью подтолкнуть здравомыслие в нужном направлении. Все больше и больше я изумлялся влиянию этой идеи — интеллектуальной собственности — и, что самое главное, ее способности отключать критическое мышление у тех, кто делает политику, и у простых граждан. Никогда прежде в нашей истории не случалось, чтобы такая большая часть нашей«культуры» оказывалась в чьей-то «собственности». И, одновременно, никогда прежде концентрация власти над использованием культуры не достигала столь безусловной поддержки общества, как сейчас.»

«. То, что сейчас узаконено, выглядит еще глупее,чем если бы шериф арестовывал самолет за полет над чужой собственностью. Но последствия этой глупости могут оказаться гораздо серьезнее. Сейчас борьба разворачивается вокруг двух основных понятий — «пиратства» и «собственности». В следующих двух частях моей книги я намерен исследовать эти два понятия.»

» В то время как интернет действительно создал нечто фантастическое и новое, наше правительство с подачи медиамагнатов реагирует на это «новое», разрушая нечто очень старое. Мы могли бы попытаться осознать перемены, к которым ведет появление интернета, могли бы подождать, пока «здравый смысл» выработает наилучший ответ новому. Вместо этого мы позволяем людям, напуганным прогрессом как никто другой, использовать все свое влияние для того,чтобы перекроить законы и, что самое главное, изменить фундаментальные основы нашего общества. «

«в нашей традиции интеллектуальная собственность — это инструмент. Она лежит в основе деятельного авторского сообщества, но остается подчиненной ценности творчества. Текущая полемика повернула все с ног на голову. Мы так озаботились защитой инструмента, что потеряли из виду саму ценность.»

» Однако когда право трактуется столь широко и расплывчато, расширение значит очень много. Бремя этого закона теперь значительно перевешивает любую предполагаемую выгоду. Происходит это, разумеется, потому, что он распространяется на некоммерческую творческую деятельность — причем, чем дальше, тем больше. Так же, как и на коммерческое творчество. Как станет очевидно из последующих глав, право все меньше поддерживает творчество и все больше занимается защитой определенной индустрии от конкуренции. Как раз в тот момент, когда цифровая технология могла бы вызвать небывалый всплеск разнообразного коммерческого и некоммерческого творчества, закон отягощает авторскую деятельность вычурными и туманными нормами с угрозой применения неприлично жестоких наказаний. Возможно, как пишет Ричард Флорида, мы являемся свидетелями «зарождения класса творцов». Увы, мы наблюдаем, к тому же, рост влияния этого класса творцов».

» Я провел в Японии четыре замечательных месяца и задавал этот вопрос так часто, как только мог. Возможно, лучшим объяснением из всех, в конце концов, оказалась реплика одного приятеля из крупной японской юридической фирмы. «У нас недостаточно адвокатов, — сказал он мне однажды. — Просто не хватит ресурсов для ведения всех таких дел». К этой теме мы еще вернемся. Действительно, правоприменение — это функция как записанных в книгах слов, так и стоимости приведения этих слов в действие. … Было бы Японии лучше, будь у них больше юристов? Стала бы манга богаче, если бы художников додзинси регулярно судили? Обрела бы Япония нечто важное, если бы удалось положить конец этой практике некомпенсированного обмена? Наносит ли пиратство в этом случае ущерб своим жертвам или помогает им? Помогут ли адвокаты, борющиеся с пиратством, своим клиентам или навредят им? Давайте задумаемся.»

«Простое управление повествованием ушло в прошлое, и потребовались другие технологии. Майкл Крайтон в совершенстве овладел мастерством писателя-фантаста, но когда он попытался создать игру на основе одной из своих книг, ему пришлось учиться совершенно новому ремеслу. Как провести людей через игру, чтобы при этом явно не чувствовалось, что их ведут, было непросто понять даже необычайно успешному автору. Именно такому умению учится кинематографист. Дейли описывает это так: «Люди очень удивляются тому, как их удержали до самого конца фильма. Кино смонтировано так совершенно, что вы этого не замечаете, просто понятия не имеете. Если кинематографист добивается успеха, вы и не подозреваете, что вас вели». Если вы осознаете, что вас тянут через сюжет, фильм провалился»

«Суть — в способности расширить свои возможности с помощью того языка, которым оперирует данный аппарат. В противном случае, лишь очень немногие могут изъясняться на этом языке, а все прочие низводятся до уровня только читателей». «Только читатели». Пассивные приёмники где-то производимой культуры. Диванные клубни. Потребители. Это мир медиа двадцатого века. Двадцать первый век может стать другим. В этом вся соль. Человек может стать и читателем, и писателем или, по меньшей мере, читателем, лучше понимающим писательское ремесло. Или, еще лучше, читателем, разбирающимся в инструментах, которые позволяют писателю вести или вводить в заблуждение. Цель всякой борьбы с безграмотностью, и с такой безграмотностью в особенности, заключается в «наделении людей способностью выбирать себе подходящий язык для творчества или самовыражения». Это делается для того, чтобы студенты «научились общаться на языке XXI века».

» Но разве образование существует не для того, чтобы учить детей писать?» — спросил я. Отчасти, конечно, да. Но зачем мы учим детей писать?«Образование, – пояснила Дейли, – нужно для того, чтобы показать детям способ «построения значения». Говорить о том, что все упирается только в писанину, все равно что утверждать, будто обучение письму преследует только цель научить детей не делать ошибок в словах. Текст — всего лишь часть «построения значения», причем становящаяся все менее важной». Так сказала Дейли в наиболее интересной части интервью. Необходимо дать учащимся средства для «построения значения». Если давать им только текст, они ничего не сделают. Потому что не могут. Понимаете, у вас есть Джонни, который может посмотреть видео, поиграть на приставке, исписать граффити все ваши стены, может раздолбать вам машину… он многое может. Он только не может читать ваши тексты. И когда Джонни приходит в школу, вы говорите ему:«Джонни, ты неуч. Ты ничего стоящего делать не умеешь». Ну, и Джон-ни остается одно из двух — послать подальше или вас, или самого себя. Если его собственное «я» чего-то стоит, то он пошлет вас. А если вместо всего этого вы скажете: «Ну, раз уж ты столько всего умеешь, давай поговорим вот о чем. Сыграй мне ту музыку, которая отражает все это, или покажи мне снимки, которые отражают это, или нарисуй что-нибудь про это». Не просто вручить ребенку видеокамеру со словами: «Давай поиграем с видеокамерой и снимем небольшое кино». Напротив, помогите ему на деле взять эти понятные вам элементы, знакомый вам язык, построить нечто значимое по теме…Это наделяет громадной силой. Именно это происходит, в конце концов, на таких занятиях, но обычно учащимся приходилось сталкиваться с проблемой: «Надо объяснить вот это, и надо написать то-то». Как рассказывал Стефании один из учителей той школы, в таком случае они переписывают один абзац пять, шесть, семь, восемь раз, пока не выйдет правильно. А это им было нужно. У них была причина для занятий. Они желали высказаться, а не просто прыгать сквозь расставленные вами обручи. На самом деле они хотели воспользоваться языком, которым не слишком хорошо владеют. Но они уже осознали свои возможности в этом языке.»

«Но демократия никогда не состояла из одних только выборов. Демократия означает народное правление, и правление — это нечто большее,чем просто выборы. В нашей традиции это также означает контроль через вдумчивые обсуждения. Это было идеей, захватившей воображение Алексиса де Токвилля, французского адвоката XIX века, который составил самое важное описание ранней «Демократии в Америке». Его очаровали не народные выборы, а присяжные — институт, давший право обычным людям решать судьбу других граждан. И более всего его поразило, что присяжные не просто голосовали за свое решение. Осмотрительные члены жюри спорили о «верности» принимаемого решения, старались убедить друг друга в верности своих взглядов и, по крайней мере, в случае преступного деяния обязаны были прийти к единодушному мнению для завершения процесса. Но в сегодняшней Америке даже этот институт пришел в упадок. И вместо него так и не появилось системных инструментов, привлекающих граждан к дискуссии.

«Сеть развивает гораздо больше чем текст. «Сеть… говорит тебе, насколько ты музыкален, насколько артистичен, насколько ты визуал, интересуешься ли кино…, и (потому) можно начать заниматься в этой среде чем угодно. (Она) теперь развивает и чтит эти кратные формы разума». Браун говорит о том, чему учат Элизабет Дейли, Стефани Бэриш и программа «Просто думай!»: подобная возня с культурой учит так же, как и творит. Она по-другому развивает таланты и выстраивает иной вид признания. Однако свобода копаться во всех этих объектах не гарантирована. В действительности, как мы увидим ниже, эту свободу все больше оспаривают. В то время как ваш отец имел несомненное право ковыряться в моторе машины, едва ли вашей дочери будет позволено возиться с картинками, которые она повсюду находит. Закон и — все в большей степени — технология мешают свободе, которую технология и любопытство в противном случае обеспечили бы. Эти ограничения привлекли внимание исследователей и специалистов. Профессор Эд Фелтен из Принстона (с которым мы еще встретимся в десятой главе) разработал могучий аргумент в защиту «права на возню» применимо к компьютерной науке и познанию в целом. Однако интерес у Брауна появился раньше, а может, он моложе или основательнее. Он заботится о том обучении, которое доступно детям, но запрещено законом. «Вот направление, в каком движется образование XXI столетия, — поясняет Браун. — Мы должны понять, как дети растут, учась цифровому мышлению, и стремятся к знаниям». «Однако, — продолжает Браун, и как доказывает и эта книга, — мы строим законодательную систему, которая полностью подавляет естественные порывы современных цифровых детей… Мы возводим сооружение, высвобождающее 60% потенциала мозга, и одновременно — систему, которая наглухо запечатывает эту область мозга.»

» Похожие иски были предъявлены трем другим студентам: еще одному в Ренсселерском политехническом, другому в Мичиганском техническом университете и еще одному из Принстона. Их истории сходны с делом Джесси. Хотя все случаи отличаются в деталях, общий итог каждого был совершенно одинаковым: чудовищные требования о возмещении «ущерба», который, как считала RIAA, ей был нанесен. Если сложить все требования по четырем судебным искам, получится компенсация истцам в размере 100 миллиардов долларов США — сумма, вшестеро больше совокупной прибыли киноиндустрии в 2001 году50. Джесси позвонил родителям. Они поддержали его, но несколько перепугались. Дядя Джесси был адвокатом, и он начал переговоры с RIAA, которая пожелала узнать, сколько у Джесси денег. Джесси скопил 12 тысяч долларов за работу летом и прочие подработки. Тогда RIAA потребовала эту сумму за прекращение дела .Ассоциация хотела, чтобы Джесси признал свою вину, но тот отказался. Они хотели, чтобы он согласился подписать судебное предписание, которое, по сути, до конца жизни лишило бы его возможности работать во многих отраслях технологий. Джесси отказался. Ему дали понять, что этот судебный процесс не будет легкой прогулкой (как поведал мне отец Джесси, главный адвокат по делу Мэтт Оппенгеймер сказал юноше: «Ты же не хочешь еще раз посетить такого дантиста, как я»). И на всем протяжении дела RIAA настаивала на том, что не отзовет свой иск, пока не отберет у Джесси все сбережения до единого цента. Подобные требования взбесили семью парня. Они хотели сражаться. Но дядя Джесси изрядно поработал, просветив родственников относительно природы американской правовой системы. Джесси мог сражаться с RIAA, мог даже одержать верх. Однако тяжба по такому делу обойдется ему, по меньшей мере, в 250 тысяч долларов. Если Джесси и выиграет дело, деньги все равно не вернет, а получит лист бумаги, на котором будет написано, что он победил, а его семья и сам он — банкроты. Так Джесси оказался перед выбором, достойным мафиози: 250 тысяч за шанс на победу или 12 тысяч за разрешение конфликта. Звукозаписывающая индустрия настаивает на том, что это вопрос законности и морали. Давайте на мгновение оставим в покое закон и подумаем о морали. В чем нравственность подобных исков? Откуда добродетель в поисках козла отпущения? RIAA — необычайно могущественное лобби. По имеющимся данным, президент этой ассоциации зарабатывает свыше миллиона долларов в год. В то же время, артистам недоплачивают. В среднем, записывающий музыку артист зарабатывает 45900 долларов в год. У RIAA масса средств для проведения политики и рычагов влияния. Так что же морального в том, чтобы отнять деньги у студента, модифицировавшего поисковик? 23 июня Джесси отправил свои сбережения адвокату, работающему на RIAA. После этого дело против него прекратили. И вот тогда парень, довозившийся с компьютерами до пятнадцатимиллионного иска, стал активистом: «Я, определенно, не был активистом (раньше). Я никогда не собирался быть активистом… Однако меня заставили. Я ни в коей мере не предвидел ничего подобного, но я считаю, что то, что совершила RIAA, — абсолютная несуразица». Родители Джесси признались, что, пожалуй, гордятся своим вынужденным активистом. Его отец сказал мне, что Джесси «считает себя весьма консервативным, как и я… Он никакой не защитник природы… Мне кажется весьма странным, что выбрали его. Но он хочет, чтобы люди знали, что лейблы взяли на себя ложную миссию. И он хочет исправить правила». … Если «пиратство» означает использование творческой собственности других без разрешения, если верен постулат «если есть ценность, то есть право», то вся история индустрии контента — это история пиратства. Все главные современные направления «больших медиа» — кино, звукозапись,радио и кабельное телевидение — рождены пиратством, если определять его так. Стоит последовательно выстроить историю того, как пираты прошлого поколения вступали в кантри-клуб поколения нынешнего. «

» Киноиндустрия Голливуда построена беглыми пиратами. Продюсеры и режиссеры мигрировали с Восточного побережья в Калифорнию в начале XX века —отчасти для того, чтобы избежать контроля за патентами, выданными изобретателю кинопроизводства Томасу Эдисону. Контроль этот осуществлялся через монопольный «трест», Кинематографическую патентную компанию (MPPC), и базировался на творческой собственности Томаса Эдисона — его патентах. Эдисон основал эту компанию, чтобы та защищала его права, полученные им благодаря его творческой собственности, и МРРС всерьез взялась за дело. Один из комментаторов так описывает некоторые события: «Январь 1909 года назначили крайним сроком для получения лицензий всеми компаниями. К февралю нелицензированные изгои, называвшие себя независимыми, запротестовали против треста и продолжили заниматься съемками, не подчинившись монополии Эдисона. Летом 1909 года независимое движение набрало обороты, продюсеры и владельцы кинотеатров вовсю использовали нелегальное оборудование и импортировали кинокартины, создавая собственный подпольный рынок. В то время по всей стране множились в невероятном количестве дешевые кинозалы, и патентная компания отреагировала на движение независимых, создав силовое подразделение под именем Главной кинокомпании, которая должна была не допустить на рынок нелицензированных конкурентов. Ее тактика принуждения вошла в легенды …
Все это заставило независимых бежать с Восточного побережья. Калифорния находилась достаточно далеко от Эдисона, чтобы кинопроизводители могли паразитировать там на его изобретениях, не опасаясь проблем с законом. И лидеры голливудской киноиндустрии — в первую очередь, Фокс — туда и рванули. Конечно, Калифорния быстро развивалась, и эффективное применение федерального права, в конце концов, распространилось до Тихого океана. Но так как патенты наделяли владельца поистине «ограниченной» монополией (всего семнадцать лет в те времена), к тому моменту, как в Калифорнии появилось достаточно федеральных судебных исполнителей, срок действия патентов истек. Так родилась новая индустрия — отчасти, на ворованной у Эдисона творческой собственности. »

» Звукозаписывающая индустрия появилась благодаря другому виду пиратства, однако для того чтобы понять, как это случилось, требуется подробнее рассмотреть систему регулирования музыки законом.»

» Джон Филипп Соуза выразился прямо, насколько это возможно: «Если они делают деньги из моих произведений, я желаю быть в доле.
Эти споры отдаются знакомым эхом сегодняшних баталий, как и аргументы противной стороны. Новаторы, создавшие механическое пианино, возражали, что «самым ярким примером является то, что появление автоматических музыкальных проигрывателей не лишило ни одного композитора того, что они раньше имели.» «

«Конгресс дал записывающему артисту право записывать музыку по цене, установленной Конгрессом, если композитор разрешил одноразовую запись. Эта часть закона о копирайте делает возможной обработку песен. Как только композитор авторизует запись песни, остальные вольны записывать ту же самую песню при условии уплаты авторских отчислений композитору по ставке, установленной законом. «

» Конгрессмены опасались монопольной власти правообладателей, поскольку эта власть могла задушить последующее творчество.»

»
Благодаря ограничению прав музыкантов и тому, что их творчество отчасти подвергалось пиратству, выиграли продюсеры звукозаписи и общественность. «

» Но когда радиостанция проигрывает запись, она не только исполняет копию произведения автора, она еще озвучивает и копию исполнения артиста. Одно дело, когда «С днем рождения!» поет по радио местный детский хор, и совсем другое — та же песня в исполнении «Роллинг Стоунз» или Лайла Ловетта. Записывающий артист добавляет ценности композиции, озвученной в эфире. Если бы закон был абсолютно последовательным, радиостанции пришлось бы платить записывающему артисту за его исполнение точно так же, как композитору за сочинение музыки. Но этого не происходит. По закону, регулирующему исполнение музыки по радио, станция не обязана платить записывающему артисту. Отчисления выплачиваются только сочинителю. Таким образом, радиостанция получает кое-что задаром. Труд записывающего артиста достается ей бесплатно даже при том, что композитору за привилегию проигрывать его песню надо платить. Эта разница может быть огромной. Представьте, что вы сочинили музыкальное произведение, и это ваша первая песня. Вы владеете эксклюзивным правом на публичное исполнение данной музыки, так что если Мадонна пожелает спеть вашу песню, ей придется просить у вас разрешения. Вообразите, что она исполнила вашу песню, и она ей очень понравилась. Тогда она решает записать ее, и она становится популярным хитом. По нашим законам вы получаете деньги всякий раз, когда вашу песню ставят на радио. Но Мадонна за нее не получает ничего, если не считать побочного эффекта распродажи ее компакт-дисков. Публичное исполнение ее записи—это «неохраняемое» право. Радиостанция, таким образом, пиратствует, паразитируя на творчестве Мадонны и не выплачивая певице ни цента. Несомненно, тут можно возразить, что и записывающие артисты имеют свою выгоду. В общем, стимул для них намного ценнее исполнительских прав, которых они лишены. Может быть. Но даже в этом случае закон обычно оставляет сочинителю право выбора. Оставляя ему этот выбор, закон дает радиостанции право получать кое-что задаром.»

«Самое удивительное в кабельном бизнесе — это факт, что это единственный известный мне бизнес, в котором не оплачено то, что продается». Опять-таки, требование правообладателей казалось вполне разумным: «Все, чего мы добиваемся, — просто чтобы люди, которые сейчас присваивают нашу собственность, платили за нее. Мы пытаемся остановить пиратство, и я не думаю, что происходящее можно назвать как-то более мягко. Полагаю даже, подобным действиям подойдут и более грубые описания». Эти «халявщики», сказал президент Гильдии экранных актеров Чарльтон Хестон, «лишали актеров вознаграждения» «.

» Каждая из этих историй в отдельности имеет один общий лейтмотив. Если «пиратством» называется паразитирование на ценности чужого творчества без разрешения автора, как это теперь все чаще описывают, тогда всякая современная индустрия, основанная на копирайте, сама является порождением определенного вида пиратства, извлекающим из него выгоду. Кино, звукозапись, радио, кабельное телевидение… Это длинный список, и его вполне можно продолжить. Каждое поколение приветствовало пиратов прошлого. Каждое поколение — и так до сих пор.»

» Но, как явствует из предыдущих четырех глав, даже если какое-то пиратство преступно, не всякое «пиратство» таково. Или, по крайней мере, не всякое «пиратство» — зло, если понимать данный термин в свете распространяющегося ныне мнения. Многие разновидности «пиратства» полезны и продуктивны для создания либо нового контента, либо новых форм бизнеса. Ни наша, ни чья-либо еще традиция никогда не запрещала всякое «пиратство» в таком смысле данного понятия. Это не означает, что озабоченность пиратством последних лет не поднимает никаких вопросов в отношении того же пирингового файлообмена. Однако из этого следует, что мы должны тщательнее оценить ущерб, наносимый пиринговыми сетями, прежде чем отправлять на виселицу по обвинению в файлообмене. Потому что, во-первых, подобно раннему Голливуду, р2р-сети обходят чрезмерный контроль индустрии. Во-вторых, как и индустрия звукозаписи на первых шагах, файлообмен просто эксплуатирует новое средство распространения контента, и, в-третьих, никто в пиринговых сетях, в отличие от кабельных каналов, не продает чужой контент. Эти различия выделяют файлообмен из разряда настоящего пиратства, и они должны побудить нас найти способ защитить артистов, при этом позволяющий пиринговым сетям существовать.»

» Суть всех этих рассуждений в следующем. Пока индустрия звукозаписи жалуется: «Вот сколько мы теряем», давайте спросим себя: «А сколько общество приобрело с появлением пиринга? Какова отдача? Какой контент в противном случае был бы недоступен?» Потому как в отличие от пиратства, которое я описывал в первой части этой главы, большинство файлообменного «пиратства» явно законно и полезно. И подобно пиратству, описанному в четвертой главе, это пиратство вызвано, прежде всего, новым средством распространения контента. И породили его технологии распространения. Таким образом, в соответствии с традицией, подарившей нам Голливуд, радио, индустрию звукозаписи и кабельное телевидение, нам следует задаться вопросом, как лучше сохранить выгоду от файлообмена, минимизировав (до возможного уровня) его пагубное действие на авторов. Это вопрос равновесия. Закон должен установить это равновесие, а найти его можно только со временем.»

«Когда Napster объявил окружному суду, что подготовил технологию, блокирующую передачу 99,4% материалов, определенных как нарушающих копирайт, суд ответил представителю Napster’а, что 99,4% —это недостаточно. Napster обязан был «свести посягательства на нет». Если 99,4% недостаточно, то это война с файлообменными технологиями, а не с нарушениями копирайта. Невозможно удостоверить, что р2р-система всегда действует в рамках закона. А можно ли убедиться в том, что все до единого видеомагнитофоны, копировальные аппараты или ружья используются в рамках закона? Абсолютная нетерпимость означает полное искоренение пиринга. Решение суда подразумевает, что нашему обществу придется расстаться с выгодами файлообмена, даже с совершенно легальными благами, которые он несет, просто для того, чтобы убедиться в полном отсутствии нарушений копирайта в р2р-сетях. Абсолютная нетерпимость в нашей истории уникальна. И не она породила ту индустрию контента, которую мы теперь имеем. История американского права —это процесс нахождения баланса. Когда технологии изменяли способ распространения контента, закон через некоторое время приспосабливался к новинкам. В этом приспособлении закон стремился обеспечить обоснованные права авторов, одновременно оберегая инновации. Иногда это приводило к расширению прав создателей, иногда — к их ограничению. »

» компромисс, подобный тому, что узаконил звукозаписи и пианолы, служил двум важным целям, на деле же — двум ключевым моментам любого законодательства о копирайте. Во-первых, закон обеспечил свободу новаторам разрабатывать новые средства доставки контента. Во-вторых, закон гарантировал правообладателям оплату распространяемого контента. Опасность крылась в том, что если бы Конгресс просто потребовал от кабельного телевидения расплатиться с правообладателями по тем ставкам, которые бы они запросили, то правообладатели в сговоре с вещателями использовали бы всю свою мощь, чтобы задушить новую технологию — кабельное телевидение. С другой стороны, если бы Конгресс разрешил кабельщикам бесплатно использовать контент вещателей, получилось бы несправедливое субсидирование кабельного телевидения. Таким образом, Конгресс выбрал путь, который гарантировал вознаграждение, но не наделял прошлое (вещателей) властью над будущим (кабельщиками). «

«Каждый раз правообладатели жаловались на «пиратство». Каждый раз Конгресс признавал действия «пиратов» отчасти легитимными. Каждый раз Конгресс позволял новой технологии извлекать выгоду из ранее произведенного контента. Противоборствующие интересы уравновешивались. Если поразмыслить над этими примерами и другими случаями, приведенными в первых четырех главах, понимаешь резонность такого баланса. Был ли Уолт Дисней пиратом? Стали бы додзинси лучше, если бы их создателям пришлось испрашивать разрешение? Следует ли лучше регулировать использование инструментов, позволяющих делать и распространять снимки, чтобы культивировать и критически осмыслять нашу культуру? Неужели справедливо, что создание поискового движка грозит пятнадцати-миллионным иском о возмещении ущерба? А было бы лучше, если бы Эдисон контролировал кинематограф? Должна ли каждая группа, чтобы записать ремикс песни, нанимать адвоката и просить разрешения? На все эти вопросы можно ответить утвердительно, но наша традиция отвечала отрицательно. Как гласит заявление Верховного суда, «копирайт никогда не давал правообладателю полного контроля над всеми возможными видами использования его творчества». На самом деле, в каждом конкретном случае закон руководствовался балансом между пользой от эксклюзивного права и отягощением, которое оно несет. И этот баланс исторически устанавливался после окончательного созревания технологии или ее встраивания в систему технологий, обеспечивающих распространение контента. Сегодня нам следует поступать так же. Интернет-технологии меняются быстро. Способ доступа людей в интернет (проводной против беспроводного) меняется очень быстро. Без сомнения, Сеть не должна стать инструментом «воровства» у артистов. Но и закон не должен превращаться в инструмент утверждения одного-единственного способа оплаты труда артистов (или, если быть точным, распространителей). «

«Это наша собственность, — настаивают воинствующие правообладатели, — и ее следует оберегать так же, как любую другую.»

«Поборники копирайта правы: копирайт — это вид собственности. Им можно владеть и торговать, а закон предотвращает его кражу. Обычно правообладатель назначает любую цену на свой копирайт. Рынки оценивают спрос и предложение, которые отчасти определяют цену, которую можно за копирайт выручить. Но, говоря обычным языком, называть копирайт правом «собственности» несколько неверно, так как собственность авторского права — это странный вид собственности. На деле, сама идея собственности на какую-то идею или некое ее выражение представляется странной. Понятно, что я беру, если я взял стол для пикника с вашего заднего двора. Я беру вещь, стол для пикника, и после того как я его забрал, у вас больше нет этого стола. Но что я беру, когда заимствую у вас хорошую идею поставить стол для пикника на заднем дворе? Например, пойду в магазин Sears, куплю стол и поставлю его на заднем дворе. Что же в таком случае я взял? Дело тут не просто в вещественности столиков для пикника по сравнению с идеями, хотя это и важное отличие. Суть же заключается в том, что обычно (практически всегда, кроме исключительных случаев) идеи, увидевшие свет, свободны. Я ничего не отбираю у вас, если копирую вашу манеру одеваться, хотя может показаться чудным, если делать это каждый день, и особенно диким, если вы женщина. Напротив, как выразился Томас Джефферсон (и это особенно верно в случае подражания кому-то в одежде): «Тот, кому досталась от меня моя идея, воспринимает ее сам, не умаляя при этом меня; не тень, но отблеск света отбрасывает он на меня». «

» «Общественное достояние». До дела Дональдсона против Беккета четкого определения общественного достояния в Англии не было. До 1774 года существовал могучий аргумент в пользу вечного действия копирайта с точки зрения общего права. Общественное достояние родилось после 1774 года.»

» Вот что пишет« Морнинг Кроникл»: «Согласно принятому решению… активы почти на двести тысяч фунтов общей стоимостью, честно приобретенные на публичном рынке и еще вчера считавшиеся собственностью, теперь обратились в ничто. Книготорговцы Лондона и Вестминстера, многие из которых продавали свои дома и поместья для покупки копирайтов, теперь разорены, а те, которые после долгих лет труда полагали, что обеспечили достойное материальное положение своим семьям, теперь остались без копейки за душой, и им нечего завещать своим потомкам.«Разорены» — это явное преувеличение. Но не будет преувеличением сказать,что перемена была радикальной. Решение Палаты лордов подразумевало, что книготорговцы больше не смогут сдерживать рост и развитие культуры в Англии. «

» Теоретически, добросовестное использование подразумевает отсутствие необходимости в разрешениях. Таким образом, теория поддерживает свободную культуру и оберегает от культуры разрешительной. Нона практике добросовестное использование работает совершенно иначе. Расплывчатые рамки закона наряду с чрезвычайной их подверженностью разному толкованию означают, что эффективность добросовестного использования для многих авторов крайне невелика. Закон преследует верную цель, практика эту цель аннулировала. Такая практика демонстрирует, как далеко ушло право от своих корней восемнадцатого века. Закон появился в качестве щита, оберегающего прибыль издателей от нечестной конкуренции со стороны пирата, и превратился в меч, карающий любое использование, творческое или нет.»

» Видео было блестящим коллажем отрывков из кинокартин всех периодов XX века, длившийся шестьдесят минут. Исполнение было прекрасным, и получилось неповторимое зрелище длиной в час. Судьям понравилось. Когда вновь загорелся свет, я посмотрел на своего оппонента, Дэвида Ниммера – возможно, ведущего в стране правоведа и практика по вопросам защиты копирайта. Он с изумлением озирал аудиторию из 250 хорошо подготовленных судей. Свою речь он начал с вопроса, заданного зловещим тоном: «Вы знаете, сколько федеральных законов только что было нарушено в этом зале?» Потому как, конечно же, два блестящих и талантливых автора фильма не проделали той работы, которую выполнил Олбен. Они не угробили целый год на улаживание вопросов с правами на отрывки. Технически — они нарушили закон. Разумеется, за это правонарушение никто их судить и не собирался (присутствовавшие 250 судей и ватага федеральных судебных исполнителей не в счет).»

» А Ниммер уже тогда пытался втолковать судьям, что закон враждебно отнесется к возможностям этой новой технологии. Технология означает лишь, что отныне замечательные вещи стало елать легко, зато при этом стало сложно оставаться в рамках закона. Мы живем в такой культурной среде, в которой технология позволяет «вырезать и вставлять». Каждый, кто составлял презентации, знает о необычайной свободе, которую предоставляет созданная интернетом архитектура вырезания и вставки. Можно мгновенно найти почти любую нужную картинку, а в следующий момент уже вставить ее в свою презентацию. Но презентации — это еще только цветочки. Используя интернет с его архивами, музыканты способны сводить звуковые дорожки в доселе немыслимых сочетаниях, а кинематографисты на компьютерах могут нарезать по всему миру целые фильмы из клипов. Один замечательный шведский сайт использует фотографии политиков в сочетании с музыкой для создания едкой политической карикатуры. Сайт под названием «CampChaos» выдал вообще лучшую из существующих критических стрел в адрес индустрии звукозаписи, совместив анимацию во Flash и музыку. Все перечисленные выше творения незаконны. Даже если бы авторы и хотели легализоваться, стоимость улаживания вопросов с копирайтами невероятно высока. Таким образом, законопослушными людьми уйма творений просто не создана. А те, что увидели свет, никогда не будут растиражированы, пока не пройдут проверку на благонадежность. «

» Расходы на переговоры о законной передаче прав на повторное использование авторского контента — астрономические. Эти расходы отражают себестоимость «добросовестного использования»: либо ты платишь адвокату за защиту своих прав на добросовестное использование, либо ты платишь адвокату за получение разрешений, чтобы не приходилось полагаться на права добросовестного использования. В обоих случаях творческий процесс превращается в оплату услуг юристов — опять-таки, получается привилегия, а может, и проклятие меньшинства. «

«Брустер Кейл — основатель архива интернета. Он стал очень успешным интернет-предпринимателем, после того как оставил блестящую карьеру специалиста по компьютерам. В девяностых годах Кейл решил, что хватит с него коммерческих успехов, и настало время добиться чего-то совсем иного. Так он инициировал серию проектов, предназначенных для архивирования человеческих знаний. Архив Сети был всего лишь первым из проектов этого Эндрю Карнеги от интернета. К декабрю 2002 года в архиве содержалось свыше десяти миллиардов веб-страниц, и эти фонды прирастали на миллиард страниц в месяц. «Машина отмотки» — крупнейший архив знаний в истории человечества. К концу 2002 года в нем хранилось «двести тридцать терабайт материалов, что в десять раз больше собрания библиотеки Конгресса США». А это был всего лишь первый из архивов, организованных Кейлом. Вдобавок к архиву интернета Кейл создал архив телевидения. … Контент в этой области американской культуры практически недоступен ни для кого, кому это может быть интересно.»

» Пожалуй, одним из наиболее важных достижений цифровой революции является то, что впервые со времен Александрийской библиотеки стало возможным вообразить создание всеобъемлющего архива всей произведенной и публично распространяющейся культуры. «

» Таким образом, инженеры ликвидировали экономический барьер, препятствовавший созданию подобного архива. Но пошлины юристов остались. Ибо как бы нам ни нравилась идея этих «архивов», сколь бы привлекательна ни была концепция «библиотеки», но «контент», который собирают в этих цифровых хранилищах, является еще и чьей-то«собственностью». А право собственности связывает руки таким людям, как Кейл и его единомышленники. «

» но, если бы владельцам интеллектуальной собственности дали те же права, что и другим собственникам, это бы произвело радикальную и крайне нежелательную перемену в нашей традиции. Валенти это знает. Но он представляет интересы отрасли, которой наплевать на нашу традицию и ценности, которые она воплощает. Он говорит от лица индустрии, которая борется за возрождение традиции, низвергнутой британцами в 1710 году. В мире, который создадут реформы Валенти, немногие власть имущие обретут абсолютный контроль над развитием нашей культуры. «

» Мы всегда относились к правам на интеллектуальную собственность иначе, нежели к правам других собственников. Они никогда не были идентичны. И они никогда не должны стать одинаковыми, потому что, как ни алогично это выглядит, уравнять их — значит фундаментально ослабить способность творить у будущих художников. Творчество произрастает из отсутствия абсолютного контроля у творческих людей. Организации наподобие МРАА, в состав правления которых входят наиболее влиятельные представители старой гвардии, практически не заинтересованы (их риторика не в счет) в том, чтобы кто-то новый пришел им на смену. Повсюду так. Каждый – человек конформист (возьмите, к примеру, землевладение). Но то, что хорошо для МРАА, не обязательно полезно Америке. Общество, отстаивающее идеалы свободной культуры, должно зорко следить за тем, чтобы старое не угрожало новому. «

» Конституция, которая требует возмещения за отнятую землю, предполагает, что вы теряете право на интеллектуальную собственность вообще безо всякой компенсации. Таким образом, Конституция, по сути, утверждает, что две эти формы собственности не должны наделяться равными правами. «

» Для любого отдельного правила или нормы эта модель показывает, как взаимодействуют четыре различные модальности регулирования, поддерживая или ослабляя закон или норматив. Я представил эту связь следующей диаграммой:

Закон — наиболее очевидный инструмент давления (по крайней мере, для юристов). Он сдерживает, грозя наказанием, если установленные правила нарушаются. Так, например, если вы своевольно нарушаете авторские права Мадонны, копируя песню с ее последнего CD и выкладывая ее в Сети, вам грозит штраф в размере $150000. Штраф — это вытекающее наказание за нарушение заранее установленного правила. Он налагается государством. Нормы — другой вид сдерживания. Они также наказывают человека за нарушение правил. Однако нормативное наказание налагается обществом, а не (или не только) государством. Может и не быть закона, запрещающего плеваться, но это не значит, что вас не накажут, если будете плевать на землю, стоя в очереди в кассу кинотеатра. Наказание может не быть суровым, хотя это зависит от общества, которое запросто может оказаться гораздо нетерпимее многих законов государства. Принципиальное различие не в строгости самого правила, а в источнике принуждения. Рынок — третий вид оказания давления. Его давление выражается посредством условий: вы можете сделать Х, если заплатите Y; вам выплатят M, если вы сделаете N. Эти ограничения, естественно, существуют не вне закона или норм — именно закон о собственности определяет, что покупать, оставаясь в рамках закона. Именно нормы определяют пригодность объектов продажи. Но учитывая ряд норм, понятие собственности и договорное право, рынок одновременно накладывает ограничение на образ действий индивидуума или группы лиц. Наконец (пускай это покажется удивительным), «архитектура», вещественный мир, каким мы его воспринимаем — тоже ограничитель свободы действий. Рухнувший мост может не позволить вам переправиться через реку. Железнодорожная ветка способна не дать сообществу наладить цельную общественную жизнь. Как и в ситуации с рынком, архитектура не влияет посредством вытекающих наказаний. Вместо этого, наряду с рынком, архитектура оказывает давление, создавая непосредственные условия. Эти условия налагаются не судами, предписывающими линии поведения, и не полицией, наказывающей за кражу, а природой, «архитектурой» »

» Для понимания эффективности защиты свобод или собственности в любом конкретном случае необходимо отслеживать такие изменения с течением времени. Ограничение, накладываемое одной модальностью, может размывать другая. Свобода, обеспеченная одной модальностью, может замещаться другой. «

» Существует баланс между законом, нормами, рынком и архитектурой. Закон лимитирует возможность копирования и распространения контента, предусматривая наказания для тех, кто копирует и распространяет. Эти наказания подкрепляются технологиями, которые осложняют копирование и распространение контента (архитектура) и делают дорогостоящими вышеуказанные действия (рынок). Наконец, эти наказания смягчаются общепринятыми в обществе нормами. Дети, например, переписывают понравившиеся диски друг у друга. Эти виды использования материала, являющегося авторской собственностью, вполне могут считаться нарушением, но общепринятые нормы не видят никакого криминала в такой форме нарушений. «

«В мире, где конкуренты-инноваторы вынуждены сопротивляться не только рынку, но и правительству, носителям нового ни за что не добиться успеха. Это мир застоя и нарастающей стагнации. Это Советский Союз при Брежневе.»

» И как критика ДДТ не имеет ничего общего с выступлениями в поддержку малярии или наездом на фермеров, так же и критика определенной совокупности правил, защищающих авторское право, не одобряет анархию и не является нападками на творческих людей. Нам необходима креативная среда, и мы должны осознавать последствия наших поступков. … Обычно упускают из виду, что совокупное действие такого масштабного наращивания защиты окажется разрушительным для творческой среды. Одним словом, для того чтобы убить комара, мы, не задумываясь, распыляем ДДТ. А последствия такого подхода для свободной культуры будут гораздо опустошительнее того вреда, который способен был причинить один комар. «

» В каждом случае структура встроила систему сдержек и противовесов в основу Конституции, разработанной для противодействия неизбежной концентрации власти в одних руках. Сомневаюсь, что отцы-основатели признали бы право, которое мы сегодня называем копирайтным. Масштабы этого права выходят далеко за грань того, что они могли иметь в виду. «

«Последствия изменений, касающихся средней продолжительности действия авторского права, поразительны. В 1973 году более чем 85-ти процентам право обладателей не удалось возобновить действие своего копирайта. Это значило, что средний срок действия копирайта в 1973 году равнялся 32,2 года. Из-за отмены положения о продлении средний срок действия авторских прав сейчас равняется максимальному. За 30 лет, получается, средний срок вырос с 32,2 до 95 лет. »

«Контуры сегодняшнего копирайта чрезвычайно сложно очертить. Собственно говоря, копирайт распространяется практически на любое творческое произведение, облеченное в реальную форму. Оно распространяется на музыку так же, как на архитектуру,драму и компьютерные программы. Это предоставляет владельцу не только исключительное право «издавать» работу, но и исключительное право контролировать любые копии произведения. Что для нас здесь важнее всего, право обеспечивает контроль не только над конкретным произведением, но и над любым «производным произведением», которое может произрасти из оригинала. «

«Существовало и требование, чтобы произведение помечалось либо известным значком, либо словом «copyright». И большую часть истории закона об авторском праве в Америке действовало правило, согласно которому произведения передавались на хранение государству до получения гарантий законных прав. Основанием для обязательной регистрации служило четкое понимание того, что большинству работ защита авторского права не требуется. Опять-таки, впервые десять лет республики 95% работ, подлежащих охране авторского права, никогда им не обеспечивались. Таким образом, правило отражало норму: многим работам авторское право, очевидно, не требовалось, поэтому регистрация сужала положения закона до тех немногих, кому оно было нужно. Те же причины оправдывали требование помечать произведения значком копирайта. Так было легче узнать, заявлены ли права на данный объект. Требование передачи работы на хранение было необходимо в качестве гарантии того, что к окончанию срока действия копирайта где-то останется копия произведения, которая перейдет в общественное достояние, с тем чтобы ее могли копировать другие, не разыскивая автора. Все эти «формальности» были упразднены в американской системе, когда мы решили следовать европейскому закону об авторском праве. Сейчас не требуется регистрировать работу, чтобы получить авторское право, авторское право теперь дается автоматически, оно существует независимо от того, пометили ли вы свою работу значком копирайта или нет; оно не зависит и от того, предоставили ли вы копию в общее пользование.»

«Всякая система копирайта контролировала конкурентные публикации. Но есть и оборотная сторона сегодняшнего копирайта, которая далеко не так очевидна. Это защита «производных прав». Если вы напишете книгу, никто не сможет снять по ней кино без вашего разрешения. Никто не сможет перевести ее без разрешения. CliffsNotes не сможет сократить ее, если на то нет соответствующего соизволения. Все эти производные применения работы контролируются правообладателем. Иными словами, сейчас копирайт — не просто исключительное право на произведение, но и эксклюзивное право на большую часть работ, созданных по мотивам. Это производное право показалось бы весьма странным составителям на-шей Конституции, хотя для нас оно стало второй натурой. Изначально такое расширение полномочий создавалось для борьбы с очевидными нарушениями копирайта в узком его понимании. Вдруг я напишу книгу, а вы поменяете в ней одно слово и потом заявите о своем авторском праве на новую, другую книгу? Ясно, что такая ситуация превратила бы авторское право в фарс, поэтому закон следовало должным образом расширить, чтобы включить в него эти незначительные модификации точно так же, как и буквальное посягательство на оригинальное произведение. Для устранения данного недоразумения закон породил на свет безграничную власть в сфере свободной культуры. По меньшей мере, удивляешься, сознавая, что закон применим не только к коммерческому издателю, но и к любому человеку с компьютером. Я понимаю, что копировать и продавать чью-то работу плохо. Но как бы неправильно это ни было, переделка чужого произведения — иное зло. Некоторые не видят в переделке совсем ничего плохого. Они полагают, что наш закон, каким его прописали наши отцы-основатели, вообще не должен обеспечивать производные права.
Зайдете ли вы настолько далеко или нет, совершенно ясно, что какой бы ущерб за этим ни скрывался, он принципиально отличается от вреда, наносимого прямым пиратством. Однако закон об авторском праве относится к этим двум видам посягательств совершенно одинаково. Я могу пойти в суд с просьбой наложить судебный запрет на пиратское переиздание моей книги. Но я также могу пойти в суд и потребовать наложить судебный арест на использование моей книги в трансформированном виде. К этим двум разным видам использования моего творчества подход одинаковый.»

» моя мысль заключается не в том, что производное право ничем не оправдано. Моя цель гораздо уже: просто объяснить, что это расширение закона представляет собой существенное изменение в правах, предоставлявшихся изначально. «

» «Копии». Очевидно, их и должен регулировать закон об авторском праве. Но как и в случае с уверениями Джека Валенти о том, будто «интеллектуальная собственность» заслуживает «тех же прав», что и прочие виды собственности, и с очевидными аргументами следует держать ухо востро. Потому как оно, может, и очевидно, что в до интернетном мире копии были явным спусковым крючком закона об авторском праве, по некотором размышлении становится очевидно и то, что в мире с интернетом копии не должны служить инициацией копирайтного закона. Точнее, они не всегда должны запускать в действие закон об авторском праве. «

«Наверное, этом и есть основная идея всей книги. Поэтому позвольте пояснить подробнее, чтобы не упустить сути каждого отдельного аспекта. Моя мысль заключается в том, что интернет должен хотя бы заставить нас переосмыслить условия, в которых закон об авторском праве применяется автоматически, потому что уже ясно, что нынешний охват копирайтного права никогда не рассматривался и еще меньше подбирался законодателями, принявшими данный закон. Можно представить этот аспект абстрактно, начав с почти пустого круга. Возьмите книгу в реальном пространстве и представьте, что этот круг выражает все возможные виды ее использования. Большинство этих вариантов не регулируется законом об авторском праве, потому что использование не создает копий. Если вы прочитаете книгу, это не регулируется копирайтом. Если вы дадите книгу кому-нибудь, это действие не регулируется копирайтом. Если вы перепродадите книгу, это действие не регулируется копирайтом (в законе четко говорится, что после первичной продажи книги правообладатель не может диктовать дальнейших условий пользования книгой). Если вы спите на книге или используете ее в качестве подставки для лампы или дадите своему щенку погрызть ее, эти действия также не регулируются копирайтом, потому что копии в результате не производятся. Очевидно, однако, что некоторые виды использования книги регулируются законом об авторском праве. Например, переиздание книги создает копию, поэтому оно регулируется копирайтом. Действительно, этот конкретный вид использования является центром всего круга возможных вариантов использования произведения, охраняемого авторским правом. Данное парадигматическое использование четко регулируется в соответствии с копирайтным правом. Наконец, существует крошечная прослойка иначе регулируемых вариантов использования с копированием, которые остаются вне контроля, потому что закон считает их «добросовестным использованием». Это те виды использования, которые сами по себе предполагают копирование, но закон не контролирует их, так как общественная норма требует, чтобы они не регулировались. Вы можете свободно цитировать мою книгу даже в самом разгромном негативном обзоре без моего разрешения, хотя цитирование и производит копию. Такое копирование, как правило, дает владельцу копирайта эксклюзивное право решать, разрешено оно или нет, но закон отказывает владельцу в исключительном праве контролировать такие «добросовестные виды использования», как того требует общественная норма (и, вероятно, Первая поправка(.»

» когда все становится гипотетически регулируемым, опоры на добросовестное использование становится недостаточно. «

«я пока просто стремлюсь наглядно проиллюстрировать перемены, порожденные изменившейся архитектурой. Наделение технологий возможностью контролировать соблюдение копирайта означает, что контроль авторского права больше не определяется сбалансированной системой противовесов. Контроль копирайта — это понятный выбор правообладателей. В некоторых смыслах этот факт хотя бы безвреден. Но кое-где этот путь ведет к катастрофе. «

«В интернете, однако, на глупые правила управы нет, потому что в интернете правила все больше и больше навязываются не человеком, а компьютером. Все больше и больше копирайтные порядки в интерпретации правообладателя встраиваются в технологию, поставляющую контент, охраняемый авторским правом. Управляет теперь код, а не закон. И проблема программных регуляторов кроется в том, что, в отличие от закона, у них нет ни стыда, ни совести. Юмора Marx Brothers программе не понять. И последствия этого уже совсем не забавны.»

«Когда девушка получает «разрешение» гулять до полуночи, она знает (если только она не Золушка), что может погулять часов до двух, но ее за это накажут, если поймают. А вот когда Adobe eBook Reader говорит, что мне позволено сделать десять копий текста, это означает, что после десяти копирований компьютер просто не позволит сделать больше. То же и с ограничением на печать: после десяти страниц eBook Reader перестанет печатать. То же и с глупым запретом на использование кнопки «Чтение вслух» для прослушивания книги. Дело не в том, что вас за это засудят, а в том, что если нажать кнопку, компьютер просто не выполнит данную операцию. Это контроль, а не разрешения. Представьте себе мир, в котором MarxBrothers продавали бы текстовый процессор, который при попытке напечатать «Warner Brothers» стирал бы слово «Brothers» из предложения. Это будущее закона об авторском праве — не столько даже закона об авторском праве, сколько программных средств защиты копирайта. Средства контроля доступа к контенту не получат одобрения судов. Средства контроля доступа будут создавать программисты. И в то время как средства контроля, встроенные в закон, всегда регулируются судьей, средства контроля, встроенные в технологию, не имеют сходной встроенной самопроверки. Насколько это важно? Разве не всегда возможно обойти технические средства контроля? Программное обеспечение обычно продавалось с технологиями защиты от копирования, но это была обычная защита, которую легко было одолеть. Не будет ли так же просто обойти и эти защитные средства? Мы только-только ступили на эту землю. «

«Что общего у владельца aibopet.com и Фелтена? — спросите вы. Письма, которые они получили. Владельцу aibopet.com написали из Sony по поводу взлома их продукции. Хотя собака, танцующая джаз, совершенно законна, письмо Sony гласило: «Ваш сайт содержит информацию о средствах, позволяющих взломать протокол защиты программных средств Aibo, что является нарушением положений Закона об авторских правах в цифровую эпоху (DMCA) о запрещении средств обхода ограничений». И хотя научная работа, описывающая недостатки криптосистемы, тоже, по идее, должна быть абсолютно законной, Фелтен получил письмо от адвоката Американской ассоциации звукозаписывающей индустрии (RIAA), в котором значилось: «Любое разглашение информации, полученной благодаря участию в открытом конкурсе, выходит за рамки действий, разрешенных договором, и против вас и вашей исследовательской команды может быть возбуждено дело по факту нарушения Закона об авторских правах в цифровую эпоху (DMCA)». В обоих случаях этот жуткий оруэлловский закон применялся для контроля за распространением информации. Закон об авторских правах в цифровую эпоху сделал передачу подобной информации преступлением. DMCA принимался для защиты правообладателей, сразу испугавшихся киберпространства. Их страх вызвало то, что надежный контроль за соблюдением авторских прав успешно почил в бозе. В ответ на это изыскивались технологии, способные компенсировать потери. Эти новые технологии были технологиями защиты копирайта — технологиями контроля за тиражированием и распространением материала, охраняемого авторским правом. Они разрабатывались в виде программных средств, призванных подменить собой первоначальные программные технологии интернета для того, чтобы как-то опять обеспечить защиту интересов правообладателей. DMCA был законом, направленным на защиту криптосистемы, разработанной для охраны авторского материала. Он был, можно так сказать, законодательным кодом, предназначенным оберегать программный код, который, в свою очередь, разрабатывался для защиты легального кода копирайта. Но DMCA разрабатывался не просто для того, чтобы охранять творческий контент в той степени, в которой его защищал закон об авторском праве, то есть его действие не ограничивалось сферой влияния копирайтного права. DMCA контролировал устройства, позволяющие обойти меры за-щиты копирайта. Его задумывали с целью запретить подобные устройства вне зависимости от того, являлось ли нарушением копирайта использование авторского материала, ставшее возможным благодаря такому обходу ограничений. Aibopet.com и Фелтен угодили в самую точку. Хакер Aibo обходил систему защиты с целью научить собаку танцевать джаз. Такое разблокирование, несомненно, вовлекало использование авторского материала. Но так как сайт aibopet.com был некоммерческим, и использование не повлекло за собой последующих нарушений копирайта, нет сомнений в том, что взлом Aibo был добросовестным использованием авторского материала Sony. Хотя добросовестное использование не является оправданием для DMCA. Вопрос заключается не в том, являлось ли использование авторского материала нарушением. Суть в том, имел ли место обход системы защиты копирайта. Угроза Фелтену была выражена в более мягкой форме, однако была следствием той же цепи рассуждений. Адвокат RIAA счел, что опубликовав работу, описывающую способ обхода системы защиты копирайта, Фелтен обнародовал технологию взлома. Таким образом, хотя сам он и не нарушал ничьих авторских прав, его научная работа давала возможность другим нарушать чьи-либо авторские права.»

» Закон об охране авторского права чрезвычайно эффективен, наказания суровы, а расправа скорая.»

«За десять лет с 1992 по 2002 годы прирост телепрограмм в прайм-тайм, произведенных самими телестудиями, составил более 200%, тогда как количество таких телешоу от независимых студий сократилось на 63%».

«Сегодня другой Норман Лир с другим «Всем семейством» обнаружил бы, что у него нет выбора. Придется делать шоу по грустнее или увольняться. Содержание любой телепрограммы становится все более зависимым от телесети. В то время как количество каналов разительно выросло, их принадлежность сузилась до очень узкого круга корпораций. Как заметил Барри Диллер в разговоре с Биллом Мойерсом: «Ну, если у вас есть компании, которые производят, финансируют, вещают на своем канале, а затем распространяют по всему миру все, что проходит через подконтрольную им систему дистрибуции, тогда в процесс вовлекается все меньше и меньше участников. У нас раньше были десятки процветающих независимых компаний, создававших телешоу. Теперь их осталась жалкая горстка». Подобное сокращение сказывается на контенте. Продукция таких больших и универсальных телесетей становится все однообразнее. Все безопаснее. Все стерильнее. Новостные программы таких телесетей все больше кроят по лекалу самой компании. Это еще не коммунистическая партия, хотя изнутри это должно уже смахивать на компартию. Никто не смеет проявлять свободомыслие под угрозой наказания — пусть и не ссылки в Сибирь, но, тем не менее, наказания. Независимые, критические, отличающиеся взгляды утрачены. Это не демократическая среда. »

» Если несколько компаний контролируют доступ к средствам массовой информации, и эта горстка решает, каким политическим взглядам предоставлять телеэфир, то концентрация имеет очевидное и немаловажное значение. Пускай вам нравятся взгляды, которые отображает горстка этих компаний. Однако вам не понравился бы мир, где очень немногие решают, о чем следует знать всем остальным, а о чем — нет. «

» Сдвиги в действующей силе копирайтного регулирования вместе с возросшей концентрацией индустрии контента — весьма серьезны. Они опираются на технические средства, которые все больше позволяют контролировать использование культуры. Это должно привести нас к мысли о необходимости очередной корректировки. Не такой, которая усилит мощь копирайта. И не такой, которая увеличит срок его действия. Скорее, необходима перестройка, которая восстановит баланс, традиционно определявший сферу регулирования авторского права. Нужно ослабить это регулирование, чтобы укрепить творческое начало. «

» Когда складываются вместе эффект изменяющегося закона, концентрированных рынков и революционных технологий, возникает поразительная ситуация: никогда прежде в нашей истории у меньшинства не было законного права контролировать в нашей культуре так много, как сейчас. «

» Я не сомневаюсь в том, что закон полезен в плане регулирования коммерческого копирования. Но я также не сомневаюсь в том, что он приносит больше вреда, чем пользы, когда доходит (как сейчас) до регулирования некоммерческого копирования и, в особенности, некоммерческого преобразования. Вдобавок, по причинам, описанным в седьмой и восьмой главах, все более сомнительно, что закон о копирайте приносит больше пользы, чем вреда, даже в сфере коммерческого преобразования. «

» Свободные культуры, подобно свободным рынкам, строятся на собственности. Но природа собственности, составляющей свободную культуру, в корне не совпадает с экстремистской точкой зрения, которая доминирует в сегодняшних дебатах. В нынешней войне с пиратством жертвой все более становится свободная культура. В ответ на реальную, хотя еще и не оцененную количественно, угрозу, которую интернет представляет для бизнес-моделей производителей и распространителей культуры XX столетия, закон и технология трансформируются таким образом, что подрывают нашу традицию свободной культуры. Право собственности под названием «копирайт» давно перестало быть уравновешенным, каким оно было прежде или каким задумывалось. Право собственности под названием «копирайт» стало разбалансированным и дало опасный крен. В мире, где творчество требует разрешения, а креативность требует консультаций с адвокатом, возможность созидать и преобразовывать погибает. «

» По всему интернету рассеяно множество творческих работ. Но по действующим законам вся эта деятельность незаконна. Данная презумпция все сильнее будет остужать творческий пыл, покуда будут множиться примеры чрезмерных наказаний за неявные правонарушения. Невозможно четко уяснить, что позволено, а что — нет; наказания для преступивших черту при этом ошеломляюще суровы. «

«По закону, который сейчас рассматривает Конгресс, нерадивый доктор, ампутировавший пациенту здоровую ногу, понесет наказание в виде выплаты до 250 тысяч долларов за боль и страдания несчастного человека. Кто в здравом уме свыкнется с нелепостью мира, в котором максимальный штраф за загрузку пары песен из интернета больше наказания за безалаберность врача, зарезавшего пациента на операционном столе.»

» Мы загоняем этот креативный процесс в подполье, клеймя современных Уолтов Диснеев как «пиратов». Мы не даем предпринимательству возможности полагаться на общественное достояние, потому что границы его очерчены намеренно расплывчато. Не окупается ничто, кроме того, что требует приобретения прав на создание, и получается, что творить позволено лишь тем, кто может заплатить. Как в Советском Союзе, хоть и по совсем другим причинам, нам предстоит познакомиться с искусством андеграунда. И не потому, что посыл будет обязательно политическим или из-за спорности предмета, а просто потому, что само творческое деяние чревато нарушением закона. По Соединенным Штатам уже разъезжают выставки «нелегального искусства».В чем заключается их «нелегальность»? В микшировании окружающей нас культуры с целью выражения критического отношения или переосмысления. «

» Судебная система, может быть, и сносна для очень богатых. Для всех прочих — это препона в традиции, гордо зиждущейся на господстве закона. «

» В таком мире люди должны быть нарочито слепы, чтобы верить, что они принадлежат к свободной культуре. Как сказал мне Джед Горовиц, бизнесмен из Video Pipeline: «Мы теряем творческие возможности повсюду. Людей принуждают отказываться от самовыражения. Идеи не высказываются. И хотя многое, возможно, по-прежнему создается, оно все равно не расходится. Даже если сделать что-то…, вам не позволят ничего распространять в мейнстримных СМИ, покуда вы не получите короткую записку от адвоката со словами: «Вопрос улажен». Вам даже на трансляцию по общественному радио не получить такого разрешения. Вот где они все контролируют. «

» Право представляет собой путаницу неопределенностей. Мы не имеем четкого понятия, как его приспособить к новым технологиям. Однако, выворачивая наизнанку нашу традицию уважения к закону и предусматривая невероятно строгие наказания за нарушения копирайта, такая неопределенность в действительности порождает чрезмерный консерватизм. Если бы за нарушение правил парковки приговаривали к смертной казни, сократилось бы не только количество случаев неправильной парковки автомобилей, но и самих автомобилистов стало бы меньше. Тот же принцип справедлив и в отношении инноваций. Если новаторство постоянно спотыкается об эту неопределенную и нелимитированную ответственность, число оригинальных нововведений сокращается, уровень креативности падает. «

» Свободный рынок и свободная культура зависят от живой конкуренции. Но сегодня закон работает на удушение этой конкуренции. В итоге получается зарегулированная культура — в точности, как и рынок под воздействием излишнего контроля становится зарегулированным. Построение разрешительной культуры на месте свободной — главный итог описанных мной изменений, которые будут препятствовать новаторству. Разрешительная культура означает адвокатскую культуру, в которой возможность творить требует звонка своему юристу. Опять-таки, я не против юристов, по крайне мере, пока они остаются при своем деле. Я определенно не выступаю против закона. Однако наша профессия утратила разумные границы. А ведущие специалисты в нашей области уже не способны осознать дороговизну нашего ремесла для всех прочих. Неэффективность закона стала препоной для нашей традиции. Я по-прежнему убежден: надо стремиться к тому, чтобы наша профессия повышала продуктивность права. Однако следует сделать все хотя бы для того, чтобы ограничить сферу действия закона там, где его вмешательство не приводит ни к чему хорошему. Цена компромисса, сокрыто-го в разрешительной культуре, достаточно высока, чтобы похоронить широкий круг творчества. Потребуется уйма доводов, чтобы оправдать такой результат. «

» Интернет позволяет эффективно распространять контент. Эта эффективность заложена в самом устройстве интернета. Но с точки зрения дистрибуторов контента это не свойство, а дефект. Эффективное распространение контента подразумевает усложнение контроля над дистрибуцией. Явным ответом на подобную эффективность интернета, таким образом, является попытка понизить ее. Если Сеть способствует развитию «пиратства», то из такой позиции следует, что интернет надо «искалечить» . «

» Сверхрегулирование развращает граждан и подрывает господство закона. Война, которая сегодня ведется, — это война запретов. Как и всякая война запретов, она направлена против поведения огромного числа людей. Согласно «Нью-Йорк Таймс», 43 миллиона американцев загружали музыку из Сети в мае 2002 года. По мнению RIAA, поведение этих 43 миллионов американцев преступно. Таким образом, мы установили правила, по которым 20% населения США оказываются преступниками. Так как RIAA подает в суд не только на всякие Napster и Kazaa по всему миру, но и на студентов, программирующих поисковые машины, и все чаще на обычных пользователей, загружающих контент из Сети, технологии пиринга будут совершенствоваться с целью обеспечить защиту и скрытность нелегального файлообмена. Это гонка вооружений или гражданская война, в которой на зверства одной стороны противник отвечает еще более крайними мерами. Тактика контент-индустрии эксплуатирует изъяны американской правовой системы. «

«Войны запретов не новы для Америки. Просто эта война представляет собой нечто более радикальное, чем все доселе виданное. Мы экспериментировали с «сухим законом», когда потребление алкоголя на душу населения достигало полутора галлонов в год. Война с пьянством поначалу сократила потребление до тридцати процентов от уровня, зарегистрированного до принятия «сухого закона», но к моменту его отмены потребление алкоголя опять выросло до 70% от того же уровня. Американцы продолжали пить почти столько же, только теперь широкие слои населения сделались преступниками. Мы развязали войну против нар-котиков, направленную на сокращение потребления контролируемых наркотических средств, которыми ныне не брезгует 7% (16 миллионов) американцев. Эта цифра намного ниже уровня 1979 года, когда наркотиками злоупотребляло 14% граждан. Мы зарегулировали автотранспорт до такой степени, что подавляющее большинство американцев нарушают закон ежедневно. Мы организовали настолько сложную налоговую систему, что большинство мелких предприятий регулярно мошенничает. Мы гордимся своим «свободным обществом», но бесконечный ряд обычных поступков в нашем обществе регулируется. И, в результате уйма американцев постоянно нарушает хоть какой-нибудь закон.»

» ежегодно на факультеты права поступают тысячи студентов, незаконно скачивавших музыку, незаконно употреблявших спиртное и иногда наркотики, незаконно работавших без уплаты налогов, незаконно водивших автомобили. Для этих детей противозаконное поведение все больше входит в обыкновение. А потом мы, профессора права, должны приучать их к этичному поведению — как отказываться от взяток, не влезать в карман к клиенту или чтить необходимость обнародовать документ, ставящий крест на всем деле. Целые поколения американцев — в некоторых районах США в большей степени, чем в других, — не могут жить и нормально, и по закону, так как «нормальность» подразумевает определенную долю противозаконности. «

» Если издержки все вместе преобладают над пользой, тогда закон следует менять. И если издержки существующей правовой системы гораздо больше издержек альтернативного пути, тогда есть смысл подумать об альтернативе. «

» Есть ли другой способ обеспечить выплаты артистам, не предусматривающий превращения сорока трех миллионов американцев в преступников? Куда подевался здравый смысл, если такие способы есть, а Америку, тем не менее, превратили в криминальную нацию. «

» А что если есть другие средства обеспечить оплату творчества, не запирая всякий контент на замок? Что если, например, другая система предоставит исполнителям компенсации, одновременно сохраняя для всех доступность свободного перемещения контента? Моя цель сейчас в том, чтобы доказать, что подобная система существует. Я предлагаю версию такой системы в последней главе этой книги. На данный момент моя мысль относительно непротиворечива: если бы другая система позволяла достичь тех же правовых целей, что и существующая система копирайта, но при этом оставляла потребителям и авторам куда больше свободы, тогда у нас появился бы очень хороший повод придерживаться такой альтернативы, то есть свободы. Выбирать, другими словами, предстоит не между собственностью и пиратством, а между разными системами собственности и свободами, которые те предоставляют. «

«Если сорок-шестьдесят миллионов американцев по закону считаются «преступниками», а закон мог бы добиться обеспечения права авторов без подобных крайностей — то кто же злодей? Американцы или закон? В чем же настоящая Америка — в постоянной войне с собственным народом или в согласованных усилиях нашей демократии во имя изменения закона. «

» Вот где корень зла — в продлении сроков. Теперь технология позволяет восстановить Александрийскую библиотеку, да закон не дает. Причем исходит он не из каких-то полезных для копирайта позиций, ибо цель копирайта — в содействии коммерческому рынку, который распространяет культуру. Но мы-то говорим о культуре, отжившей свой коммерческий век. Здесь копирайт вообще не служит никакой цели, относящейся к распространению знаний. При таком раскладе копирайт уже не двигатель свободы самовыражения, он — тормоз. «

» особая природа придает значение формальностям в законе о копирайте. В отличие от плотницкого стола в природе не существует ничего такого, что делает достаточно ясной вероятную принадлежность отдельного объекта творческой собственности. Запись последнего альбома Лайла Ловетта может существовать в миллиарде мест одновременно безо всякой непременной связи с ее владельцем. И, как и в случае с автомобилем, нет надежного способа купить и продать творческую собственность, если нет какого-либо простого способа идентификации автора и определения его прав. В мире без формальностей простые сделки рассыпаются. Их место занимают сложные и дорогостоящие, с привлечением юристов. «

» В этой книге я предлагаю подобное решение, которое существенно реорганизует Агентство по авторским правам. Для начала предположим, что регистрационной системой ведает Amazon. Допустим, регистрация осуществляется одним щелчком мыши. Закон Элдреда предлагает простую, в один клик, регистрацию копирайта на пятьдесят лет после публикации. Опираясь на исторические данные, такая система переместит до 98% произведений, чья коммерческая жизнь закончилась, в ранг общественного достояния через пятьдесят лет. «

» когда правообладатели противостоят такому предложению, как закон Элдреда, тогда мы, наконец, получаем пример, разоблачающий голый собственнический интерес в разжигании этой войны. Подобный закон высвободил бы невероятно много контента, который иначе просто не востребован. Он не мешал бы желанию любого правообладателя осуществлять продолжительный контроль над своим контентом. Он просто высвободил бы то, что Кевин Келли называет «темным контентом», заполнившим архивы по всему миру. Поэтому когда воители копирайта выступают против таких изменений, стоит задать себе один простой вопрос: «А что вообще надо этой индустрии?» Борцы за копирайт могли бы защитить свой контент очень скромным усилием. Поэтому старания блокировать что-либо похожее на закон Элдреда преследуют, на самом деле, совершенно иные цели. Препоны закону Элдреда устраиваются для того, чтобы ничто больше точно не перешло в статус общественного достояния. Это еще один шаг на пути к тому, чтобы лишить общественное достояние всякой возможности составлять конкуренцию; к ситуации, когда использования контента, неконтролируемого коммерчески, вовсе не останется; к миру, где не будет коммерческого использования контента без их предварительного разрешения. «

» Все это выглядит как логичное следствие из принятия «собственности» в виде собственности интеллектуальной. Хотя поначалу ничто не предвещало бури. Здравый смысл на той стороне, и покуда это так, бесконечные нападки на интернет-технологии будут сыпаться градом. Следствием станет укрепление «разрешительного общества». Прошлое позволено культивировать, только если идентифицировать владельца и добиться у него разрешения использовать его работу в качестве основы своего труда. Будущее окажется во власти этой мертвой (и зачастую неуловимой) руки прошлого. «

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

» Цены так высоки не потому, что дороги ингредиенты лекарств. Цены завышены из-за того, что препараты защищены патентами. Фармацевтические компании, производящие эти спасительные смеси, пользуются, по меньшей мере, двадцатилетней монополией на свои изобретения. Они используют свою монопольную власть, чтобы выжать из рынка как можно больше. Эта же власть, в свою очередь, используется для поддержания высоких цен. «

» Аргументом в пользу ограничения потока информации, необходимой для спасения миллионов жизней, была неприкосновенность собственности. Медикаменты в Африку не пустили именно из-за покушения на«интеллектуальную собственность». Принцип святости «интеллектуальной собственности» заставил этих лицемеров в правительстве противодействовать южноафриканской политике борьбы со СПИДом. «

» Внятная патентная политика могла бы укреплять и поддерживать систему патентования без того, чтобы распространять ее на всех и повсюду в одинаковой мере. В равной степени разумная копирайтная политика могла бы укреплять и поддерживать систему копирайтов без того, чтобы дотошно и непреложно регулировать распространение культуры. В любом случае, целесообразная патентная политика могла бы укреплять и поддерживать систему патентов так, чтобы не блокировать ввоз лекарств в страны, которые недостаточно богаты, чтобы позволить себе медикаменты по рыночным ценам. Другими словами, благоразумная политика могла бы быть сбалансированной. На протяжении большей части нашей истории и копирайтная, и патентная политики были, в этом смысле, уравновешенными.
Однако наша культура утратила это чувство равновесия. Мы лишились критического взгляда, который помогает видеть разницу между истиной и экстремизмом. В нашей культуре, как ни странно, царит ныне своего рода собственнический фундаментализм, не имеющий никакого отношения к нашей традиции. Можно сказать, распространению идей и культуры он грозит куда более серьезными последствиями, чем любое другое политическое решение нашей демократии. Простая идея ослепляет нас, и во тьме происходит много такого, что большинство отвергли бы, если бы только увидели. Мы так некритично принимаем концепцию собственности на идеи, что даже не замечаем, насколько чудовищно отказывать в идеях тем, кто без них гибнет. «

«

» Для наших целей важнее тот факт, что поддержка «открытых исходников и свободного ПО» не противопоставляется копирайту. «Открытый код и свободный софт» не относятся к разряду общественного достояния. Напротив,как и в отношении программ «Майкрософта», владельцы копирайтов на свободное ПО и ПО с открытыми исходниками вполне твердо настаивают на соблюдении условий использования их продуктов поклонниками свободного софта и открытых кодов. Условия их лицензии, вне сомнения, отличны от условий лицензии на проприетарную программу. Генеральная общественная лицензия (GPL), например, требуется, чтобы исходный код свободного ПО был доступен для всех, кто модифицирует и передает программы. Но это требование действительно лишь в том случае, если программа защищена копирайтом. Если копирайт не действует, тогда свободный софт не налагает тех же требований на своих пользователей. Получается, что он зависит от закона об авторском праве точно так же, как и «Майкрософт » .»

» Я не виню «Майкрософт» в том, что она делает все возможное для защиты своих интересов в рамках закона. А лоббирование в правительстве явно не противоречит закону. Ничего удивительного в нем не было, и ничего ужасно необычного не было в том, что самый могущественный производитель программного обеспечения США преуспел в своих попытках лоббирования. Удивила причина, по которой правительство Соединенных Штатов воспротивилось проведению конференции. Опять-таки, как сообщает Крим, Лоис Боланд, действующая глава Бюро США по патентам и торговым маркам, объяснила, что «идеология софта на основе открытых исходников расходится с миссией WIPO, которая призвана поддерживать и продвигать права на интеллектуальную собственность». Цитирую ее слова: «Организация конференции, имеющей целью отречение или отказ от таких прав, представляется нам противоположной задачам WIPO». Эти заявления поразительны во многих отношениях. Во-первых, это просто наглая ложь. Как я уже писал, большая часть открытого кода и свободного софта базируется на праве интеллектуальной собственности, называемом «копирайтом». Без него налагаемые этими лицензиями ограничения не действуют. Таким образом, слова о «расхождении» с миссией продвижения прав на интеллектуальную собственность выдают необычайный пробел в понимании. Такого рода ошибки простительны первокурснику, но для высокопоставленного правительственного чиновника, имеющего дело с вопросами интеллектуальной собственности, это конфуз. «

» Когда Билл Гейтс отдает более двадцати миллиардов на благотворительные цели, это не противоречит целям самой системы собственности. Напротив, система собственности именно для того и предназначена — гарантировать права индивидуумов решать, как поступить со своей собственностью. «

«Феодальная система еще и руководствовалась сильной заинтересованностью в том, чтобы собственники в рамках системы не ослабляли феодализм посредством выпуска на свободный рынок людей или собственности, находившихся под их контролем. Феодализм зависел от максимального контроля и концентрации. Он боролся со всякой свободой, которая могла помешать такому контролю. Как утверждают Питер Дрейос и Джон Брейтуэйт, это именно тот выбор, который мы теперь делаем в отношении интеллектуальной собственности. «

» У нас будет информационное общество. Об этом можно говорить с уверенностью. Наш единственный выбор сейчас заключается в том, какое информационное общество предпочесть — свободное или феодальное. Тенденция складывается в пользу феодального. «

» комментатор не поддерживал эту идею. Напротив, он высмеял само ее воплощение в реальном мире, «цель» государства в «установлении верного баланса» интеллектуальной собственности. Таковое представляется ему явной глупостью, и это разоблачает, по его убеждению, мой собственный дурацкий утопизм. Он вполне мог дописать про меня: «Типичный теоретик». Я принимаю критику в адрес академичного утопизма. Я тоже считаю его глупым, и я первым бы стал указывать на абсурдно нереалистичные идеалы теоретиков прошлого (не только нашей страны). Но раз уж кажется глупостью предположение о том, что роль государства должна сводиться к «нахождению равновесия», тогда считайте меня идиотом, потому что это знак того, как всерьез все запущено. Если каждому должно быть ясно, что правительство не ищет равновесия, что государство просто является инструментом наиболее могущественного лобби, что идея функционирования правительства по другому стандарту нелепа, что мысль о том, чтобы требовать от государства правдивости, а не лживости, просто наивна, тогда кем же мы, самая могучая демократия мира, стали? Может быть, и безрассудно ждать от высокопоставленного государственного чиновника правдивых речей. Возможно, только сумасшедший верит в то, что государственная политика представляет собой нечто большее, чем прислужницу наиболее влиятельных интересов. Может, и глупо ратовать за сохранение традиции, бывшей нашей неотъемлемой частью в течение почти всей нашей истории, — свободной культуры. Если это безумие, тогда пусть безумцев станет больше, и поскорее.»

» Инсайдер из Голливуда, настаивающий на своей анонимности, рассказывает об «изумительной беседе с двумя владельцами одной студии. У них есть чрезвычайно старый контент, который они хотели бы использовать, но не могут, потому что не в состоянии начать выкуп прав. У них десятки ребятишек, умеющих делать исключительные вещи из этого материала, но для предварительной утряски всех правовых вопросов понадобятся десятки адвокатов. «

» Я поведал мрачную историю. Технология даровала нам новую свободу. Кое-кто начинает потихоньку понимать, что эта свобода не ведет к анархии. Мы можем пронести свободную культуру в двадцать первое столетие, не обобрав артистов и не угробив потенциал цифровой технологии. Надо лишь приложить немного ума … Здравый смысл должен восстать и биться за освобождение культуры. Как можно скорее, если мы надеемся вообще реализовать этот потенциал. »

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«я набросал проект изменений,которые Конгресс мог бы одобрить, чтобы обеспечить свободу культуры.»

» Мир «вырезания и вставки», который сегодня определяет суть интернета, станет миром «получения разрешения на вырезание и вставку», настоящим кошмаром творческого человека. А требуется как раз золотая середина. Вместо «все права защищены» и «никакие права не защищены» пусть будет «защищены некоторые права». Таким образом можно и копирайты соблюдать, и дать авторам возможность освобождать контент, когда они сочтут нужным. Другими словами, необходим способ восстановить ряд свобод, прежде воспринимавшихся нами как должное. «

Реконструкция свобод, прежде подразумевавшихся

«естественное состояние нашего мира дорого обходится всякому, кто пожелает за нами следить.»

» Мы должны пред-принять решительные шаги к тому, чтобы сохранить ту разновидность свободы, которая прежде гарантировалась сама собою. Теперь технологические изменения вынуждают приверженцев конфиденциальности активно выступать там, где прежде неприкосновенность частной жизни сохранялась по умолчанию. »

«Как только появилась возможность импортировать программы из одной системы в другую, скрывать код своей программы стало экономически выгодно (по крайней мере, для некоторых). Вдобавок, компании стали продавать еще и периферийные устройства для своих мейнфреймов. Если бы я мог просто взять ваш драйвер для принтера и скопировать его, мне было бы намного легче продавать принтеры на рынке, чем вам. В результате, начала распространяться практика проприетарного кода, и к началу восьмидесятых годов Столлмен обнаружил, что окружен проприетарным кодом со всех сторон. Перемена в экономике вычислительной техники уничтожила мир свободного программного обеспечения. И он рассудил, что если сам он ничего не предпримет, свобода изменять софт и передавать его будет в корне подорвана. В итоге, в 1984 году Столлмен начал проект по созданию свободной операционной системы, чтобы выжил хотя бы один штамм свободных программ. Так родился проект GNU, в который Линус Торвальдс привнес ядро Linux, и получилась операционная система GNU/Linux. Столлмен использовал закон о копирайте, чтобы выстроить мир гарантированно свободного программного обеспечения. Софт под лицензией GPL Фонда свободного программного обеспечения нельзя модифицировать и распространять, не снабжая его исходным кодом. Таким об-разом, каждый, кто творит на основе софта под лицензией GPL, свои творения тоже обязан делать свободными. Это гарантирует, по убеждению Столлмена, что экология кода разовьется таким образом, что он останется свободным для использования другими разработчиками. Для него фундаментальной целью была свобода, а новаторский творческий код — побочным продуктом. Столлмен, тем самым, решил для программного обеспечения ту же задачу, с которой бьются ныне сторонники конфиденциальности. Он искал способ перестроить свободу, которая прежде сама собою разумелась. Правильно использовав лицензии, регулирующие защищенный копирайтом код, Столлмен надежно застолбил пространство, где может выжить свободный софт. Он активно защитил то, что прежде гарантировалось безусловно. «

«в связи с тем, что периодика становится электронной, издатели требуют, чтобы библиотеки не предоставляли публике доступ к журналам. Это означает, что свободы, обеспечивавшиеся печатными изданиями в публичных библиотеках, начинают утрачиваться. Таким образом, в сфере конфиденциальности, как и в сфере программного обеспечения, меняющиеся технологии и рынок сокращают свободы, до того существовавшие априорно. »

Реставрация свободной культуры

«Вступайте в Творческие общины, Creative Commons. Это некоммерческая корпорация, основанная в Массачусетсе, со штаб-квартирой в Стэнфордском университете. Ее цель — создание прослойки осмысленного копирайта поверх доминирующих ныне крайностей. Достижение этой благой цели способствует преумножению культуры на основе имеющихся достижений, упрощает авторам освобождение своих работ, чтобы ими могли воспользоваться другие творцы. И все это — благодаря простым меткам, привязанным к понятным описаниям и безупречным лицензиям. «Простым» — означает не требующим посредника или адвоката. Разработав набор свободных лицензий, которые люди могут выбрать для своего контента, Creative Commons позволяет определить тот его спектр, который можно легко и без опаски брать за основу творчества. Данные метки затем привязываются к машиночитаемым версиям лицензии, что позволяет компьютерам автоматически идентифицировать контент, легко доступный для обмена и использования. Все эти три фактора – законная лицензия, удобные описания и машиночитаемые метки — составляют суть лицензии Creative Commons. Лицензия Creative Commons несет гарантию свободы каждому, кто ей пользуется, и, самое важное, отражает представление о том, что ее лицензиаты верят в нечто большее, чем абсолютные права на все или же в абсолютное отсутствие оных. Контент помечается знаком CC, что означает не отказ от копирайта, а предоставление некоторых свобод в использовании работы. Эти свободы распространяются шире, чем предусматривают правила добросовестного использования. Их точные контуры зависят от выбора автора, который может выбрать лицензию, допускающую любое использование при условии, что сохраняется уведомление об авторстве. Можно выбрать лицензию, разрешающую только некоммерческое использование. Можно — лицензию, которая разрешает любое использование, покуда сохраняется принцип последовательной передачи свободы использования («передавать и передавать подобным образом»). Можно разрешить всякое использование, но без производных работ. Или вообще любой способ использования — в развивающихся странах. Или допустить всякое сэмплирование, лишь бы не делали точных копий. Или, наконец, любое образовательное применение. Таким образом, эти критерии выбора устанавливают спектр свобод вне предусмотренных законом о копирайте границ. Они также обеспечивают свободы, распространяющиеся за рамки традиционного добросовестного использования. И, что самое главное, они обозначают эти свободы таким образом, что последующие пользователи могут основываться на их работе и применять ее, не прибегая к услугам адвокатов.»

«изюминка Creative Commons, выделяющая ее в общем ряду, — в том, что мы не сводим все к разговорам об общественном достоянии или воздействию на законодателей в попытках его перестроить. Мы стремимся создать движение потребителей и производителей контента («произвотребителей контента», как называет их прокурор Мия Гарлик), которые помогают выстраивать общественное достояние и своей работой демонстрируют его важность для последующей творческой деятельности. Наша цель — не борьба с защитниками «всех прав». Суть в том, чтобы их дополнять. Проблемы, которые создает право для нас, для нашей культуры, созданы бессмысленными и непреднамеренными последствиями законов, писавшихся столетия тому назад. Они были рассчитаны на технологии, которые были доступны взгляду Джефферсона. Эти правила вполне могли иметь смысл на фоне достижений того времени, но перед цифровыми технологиями они пасуют. Нужны новые правила, с иными свободами. И выражены они должны быть так, чтобы люди могли ими пользоваться без помощи адвокатов. Creative Commons действительно дает людям возможность начать выстраивать такие правила.»

» Идея о том, что бесплатный контент мог бы повысить ценность небесплатного, подтвердилась … «

» Creative Commons — всего-навсего один из примеров того, как отдельные люди и авторы добровольно объединяют усилия, чтобы изменить набор прав, управляющих ныне творческой сферой. Проект не конкурирует с копирайтом, он его дополняет. Цель заключается не в уничтожении авторских прав, а в том, чтобы облегчить авторам и творцам путь к применению своих прав более гибким и дешевым способом. Это отличие, мы уверены, будет способствовать более легкому распространению творчества. «

» Важных формальностей три: пометка защищенного копирайтом произведения, регистрация копирайта и возобновление заявки на копирайт. Традиционно первая из трех перечисленных возлагалась на самого правообладателя, остальные две выполняло государство. Но пересмотренная система формальностей устранит государство из данного процесса, оставив ему единственную задачу — одобрение стандартов, разработанных другими. «

» В контексте регистрации модель интернета очевидна. По всему миру сейчас зарегистрировано, по меньшей мере, 32 миллиона веб-сайтов. Владельцы доменов этих сайтов обязаны платить взносы за поддержание своей регистрации в действии. У главных доменов высшего уровня(.com, .org, .net) есть центральный реестр. Регистрацией занимается множество конкурирующих компаний. Эта конкуренция удерживает стоимость регистрации на низком уровне и, что еще важнее, подстегивает регистраторов к упрощению формальностей. Следует принять сходную модель регистрации и возобновления копирайтов. «

» следует создать базу данных и набор стандартов для регистраторов. Бюро должно поддерживать отвечающих стандартам регистраторов, тогда они будут состязаться друг с другом за предоставление самой дешевой и простой системы регистрации и возобновления копирайтов. Такая конкуренция существенно облегчит бремя формальностей, одновременно произведя на свет базу данных регистрации, которая облегчит лицензирование контента. «

» Надо учесть различия в медиа и внедрить систему меток, эволюционирующую вместе с развитием технологий.»

» размышления о будущем требуют рассматривать настоящее в перспективе: последнее на сегодня — всего лишь временное положение дел. «

» чем искать способы уничтожения интернета или пиринговых технологий, вредящих ныне провайдерам контента в Сети, следует найти относительно простой способ компенсировать причиненный ущерб. Идея представляет собой модификацию предложения, вынесенного гарвардским профессором права Уильямом Фишером. Фишер предлагает очень хитрый способ обойти нынешний интернет-тупик. Согласно его плану, весь контент, который можно транслировать в цифровом формате, должен, во-первых, маркироваться цифровой меткой (не беспокойтесь о способе обхода этих меток — как вы сами увидите, повода избегать их просто нет). Во-вторых, после маркировки контента предприниматели разрабатывают системы мониторинга, подсчитывающие количество распространенных единиц любого контента. В-третьих, на основе полученных данных артистам выплачиваются компенсации. В-четвертых, компенсация выплачивается посредством подходящего налога. Предложение Фишера тщательно сформулировано и вполне исчерпывающе. Оно вызывает миллион вопросов, на большинство из них он убедительно отвечает в своей выходящей книге «Обещания, которые надо сдержать» (https://www.law.harvard.edu/faculty/tfisher/Music.html …). Модификация, которую предлагаю я, довольно проста. Фи-шер представляет свое предложение как замену существующей системы копирайта. Я представляю свое как дополнение к ней. Цель его – упростить систему вознаграждения до того уровня, когда ущерб станет очевиден. Это будет временное вознаграждение для переходного периода между двумя режимами, и оно потребует пересмотра через какой-то период времени. Если свободному обмену контентом все еще нужно будет содействовать через систему налогообложения, такую практику можно будет продлить. Если же данная форма защиты окажется более не нужной, тогда можно будет вернуться к старой системе контроля доступа. Фишер воспротивился бы идее о возвращении к старому режиму. Он преследует цель не просто гарантировать авторам их гонорары, но и установить систему, поддерживающую, по возможности, самый широкий спектр «семиотической демократии». Однако цели семиотической демократии будут достигнуты, если завершатся прочие изменения, мною описанные, в частности, ограничения на производное использование.»

» Разве лучше иметь на 95% надежную технологию, образующую рынок размера X, чем на 50% надежную технологию, создающую рынок впятеро больше X? Менее надежное может породить больше незаконного обмена, но оно также гарантированно создаст куда больший рынок легального обмена. Самая важная вещь —обеспечение компенсаций артистам без развала интернета. Как только это будет сделано, настанет, быть может, подходящий момент искать способы выслеживания жалких пиратов. … И пока нам следует фокусировать внимание не на поиске средств для разгрома Сети, а на том, как гарантировать оплату труда артистов, одновременно сохраняя онлайновое пространство для инноваций и творчества.»

УВОЛИТЬ ТОЛПЫ ЮРИСТОВ

«Я юрист и зарабатываю на жизнь тем, что воспитываю новых юристов. Я верю в закон. Я верю в закон об авторском праве. На самом деле, я посвятил свою жизнь праву не потому, что в конце карьеры представлял себе большие деньги, а из-за идеалов, ради которых мне хочется жить. И, тем не менее, большая часть этой книги посвящена критике юристов, точнее, роли, которую они играют в этих дебатах. Закон исповедует идеалы, но, на мой взгляд, наша профессия слишком подстроилась под клиента. А в мире, где у богатых клиентов своя сильная позиция, нежелание моих коллег сомневаться или противиться сильным позициям оказывает праву медвежью услугу. …
Однако моя критика роли юристов в данном споре имеет не только профессиональный уклон. Она, что самое важное, затрагивает нашу неспособность по-настоящему оценивать издержки закона. Призвание экономистов — оценивать издержки и выгоды. Но в большинстве своем экономисты, понятия не имеющие о действительных функциях правовой системы, просто недооценивают переходные издержки правовой системы. Они видят систему, простоявшую сотни лет, и считают, что она работает так, как им еще учительница в начальной школе объясняла. Однако правовая система не работает. Или, точнее, не работает ни на кого, кроме обладателей мощнейших ресурсов. И не потому, что система коррумпирована. Я не считаю, что наша правовая система (по крайней мере, на федеральном уровне) вообще коррумпирована. Я имею ввиду, что из-за невообразимо высоких издержек нашей системы права правосудие практически невозможно. Эти издержки во многом искажают картину свободной культуры. В крупнейших фирмах почасовая ставка адвоката зашкаливает за 400 долларов. Сколько такой адвокат проводит времени за тщательным рассмотрением дела или выяснением туманных берегов полномочий? Ответ все больше склоняется к «очень мало». Закон полагался на тщательное выражение идеи и развитие доктрины, но тщательное выражение мыслей и развитие правовой доктрины зависят от точной работы. Одна-ко эта точная работа слишком дорога (если речь не идет о самых тонких и дорогостоящих делах). Дороговизна, неуклюжесть и непредсказуемость такой системы выставляет нашу традицию на посмешище. И адвокаты, подобно теоретикам, должны считать своим долгом изменить принцип действия закона или, что еще лучше, изменять право таким образом, чтобы оно заработало. Плохо, когда система хорошо работает только для одного процента элитной клиентуры. Ее можно сделать радикально эффективнее, дешевле и, в итоге, справедливее. «

» Право должно регулировать определенные сферы культуры, но только там, где это регулирование приносит благо. Однако юристы редко подвергают испытанию свою силу или силу, ими продвигаемую, простым практическим вопросом: «А принесет ли это пользу?» И на вопрос о расширении сферы действия права адвокат отвечает: «Почему бы нет?» Мы же обязаны спросить: «Почему?» Покажите мне, зачем нужно это ваше регулирование культуры. Докажите мне, что оно благотворно. И пока вы не убедите в этом, я буду держаться подальше от ваших адвокатов. «